Дикари, их быт и нравы - Страница 18

Писатели XVII века сохранили для нас рассказ о геройском подвиге краснокожего отца, показывающий нам, как глубока у этих диких людей любовь к своим детям. Однажды, во время войны племени Чиппевеев с Лисьим племенем, был захвачен в плен малолетний сын славного вождя. Отец пошел по следам похитителей и явился в их лагерь как раз в то время, когда они собирались сжечь на костре его сына. Тогда он сказал своим врагам: «Мой сын видел всего несколько зим, ему не довелось еще ни разу побывать в бою. А моя голова уже вся в сединах, я принес домой уже много скальпов, и они были сняты с голов ваших воинов. Бросьте же меня в огонь и отпустите на волю моего сына!».

И когда враги приняли его предложение, старый воин стал у столба и погиб на костре за своего сына, не издав ни одного стона.

После этого геройского подвига краснокожего отца нам уже не покажется пустой выдумкой прекрасная сказка таитян о происхождении хлебного дерева.

«Когда-то люди не знали другой пищи, кроме красной глины. Долго они так жили. Но вот случилось, что у одних родителей был единственный сын, которого они нежно любили. Мальчик рос хрупким и слабым. И однажды отец сказал: „Мне жалко нашего сынишку. Он не может жить красной землею. Я умру, чтобы стать пищей для нашего сына“. И он умер, а на его могиле выросло дерево с плодами, которые с тех пор стали служить пищей таитянам».

Однако грубая, неустроенная жизнь дикарей не позволяет им всегда следовать голосу родительской любви. Дикари, как мы знаем, беспечны, и потому голодная жестокая нужда часто навещает их и требует от них кровавых жертв: чтобы избавиться от «лишних ртов» дикари повсеместно убивают своих детей. Но как ни жестоко и страшно это дело, мы не должны слишком осуждать за него дикаря. Это ведь — совсем нищий человек. Ему при его убогом хозяйстве не вскормить многочисленного потомства. А если бы он даже и вырастил каким-нибудь чудом много детей, они потом не нашли бы в своей стране достаточного на всех пропитания, рвали бы друг у друга кусок изо рта и мерли от голода. Ведь каждому дикому охотнику нужно иметь в своем распоряжении не одну десятину земли для того, чтобы прокормить как-нибудь себя с семьей: один ученый высказал мнение, что с меньшим угодием, чем в сорок пять квадратных километров, дикарю никак не обернуться!

Понятно, при таком неумелом ведении хозяйства дикарь не может видеть в многочисленном потомстве особенной радости. Каждый новый ребенок — это для него новая угроза, новая опасность беспощадного голода и нужды. Неудивительно после этого также, что вся община бдительно следит за тем, чтобы число ее членов не слишком увеличивалось, и чтобы каждая семья имела не больше детей, чем это дозволено обычаем. Итак, судьба каждого «лишнего ребенка» в семье бывает уже заранее предрешена.

Австралиец считает, согласно обычаю, уже третью девочку в семье «лишнею» и обрекает ее тотчас по рождении на смерть. На Каролинских островах, где природа скудная, ни одна женщина не имела права воспитывать более трех детей. У дикарей других частей света существуют подобные же обычаи: тотчас по рождении ребенка родителями решается вопрос, жить ему или нет, и с беспощадной суровостью сам отец предает смерти ребенка, если он признан «лишним». Мальчикам при этом отдается предпочтение: ведь из них выйдут со временем воины, а девочки могут стать только женщинами, к которым, как мы знаем, дикари относятся с великим презрением.

«У эскимосов, по рассказу Нансена, если родится мальчик, отец и мать так и сияют от счастья: если же родится дочь, оба плачут или высказывают свое полное неудовольствие. Но можно ли этому удивляться? Хотя эскимос и очень добрый по природе, но ведь и он человек. Мальчик для него представляется будущим охотником, опорой семьи и кормильцем престарелых родителей; а девочек, по его мнению, и без того уже достаточно на свете…»

В одной песенке среднеазиатских кочевников даже говорится с жестокой прямотой:

«Лучше если дочь не родится или не останется в живых. Если она родится, лучше будет, если она очутится под землей, когда поминки совпадут с рождением…»

Дико звучит теперь для европейца подобная песенка. Детоубийство кажется ему бесчеловечным преступлением, и закон строго карает виновного в нем.

Но когда-то, во время суровой старины, европейцы, подобно нынешним дикарям, умерщвляли своих «лишних» детей. Так было у древних греков и у древних римлян. Греческие мудрецы находили ужасный обычай детоубийства разумным в справедливым: «во избежание излишества населения некоторых детей должно бросать», говорили они.

Германцы, как об этом помнят еще немецкие народные сказки, оставляли своих детей в глухом лесу или, уложив в короб, пускали вниз по течению реки. Скандинавы топили своих детей. Кельты делали из щита колыбель детям и пускали вниз по воде.

Не чужд был жестокий обычай детоубийства и славянам. А у донских казаков он сохранялся до недавних еще времен: у них установлено было бросать по приговору младенцев в воду, «дабы оные собой отцов и матерей не обременяли». С течением времени они стали бросать только девочек, а потом «общим кругом постановили, чтобы девочек более не губить».

Так суровая нужда родит повсюду одни и те же жестокие обычаи. Haряду с убийством детей она научила первобытного человека еще другому страшному делу: покидать на произвол судьбы и умерщвлять немощных стариков и больных.

Итак будем помнить, что страшный обычай детоубийства, знакомый всем дикарям, объясняется не грубостью их натуры и черствостью их сердца. Этот обычай создан незнающею жалости и пощады голодной нуждой, постоянно преследующей беспечного дикаря. Как злому богу, дикарь приносит в жертву нужде своих детей, — и так свыкся с этой необходимостью, что не сознает ужаса творимого им дела. К чему только человек не привыкает!